Бенор Гурфель

     Телеграмма о приезде отца пришла под вечер. Почему-то отец не указал номер поезда и время прибытия, а поставил только дату, которая приходилась на завтра.
     Мальчик плохо помнил отцовское лицо, фигуру. Ведь прошло пять лет с момента как они расстались, тогда ранним утром, на вокзале, 13 июня 1941 года. Конечно, отец всегда оставался с ним, но был как бы бестелесным, некой идеей отца, о которой всё время твердила мать.
     И когда мать сказала, что ему придется встречать отца, потому что поезда приходят днём, она узнавала, а она должна быть весь день на работе, и уйти не может никак, и вообще он уже большой, и ничего тут особенного нет, ну подумаешь... он стал волноваться.
     Но, будучи сдержанным, и считая себя мужчиной (мать всегда говорила: "Не плачь - ты же мужчина"), и в какой-то степени ответственным за мать, хотя она была мать, а он только мальчик, он промолчал и стал обдумывать, как ему быть и что делать.
     Он только пару месяцев как приехал в этот старинный сибирский город, известный своим университетом и разного рода институтами. Приехал из далёкого таёжного села, где они с матерью провели все годы войны. Там он и мать быстро научились разным крестьянским работам: копать, сажать, окучивать, полоть, убирать, доить, косить и многому чему ещё.
     Там мальчик привык чувствовать себя достаточно уверенным. И в последний год, когда мать заболела и стала кровоточить и её, в конце концов, увезли в далёкий город делать операцию, мальчик сам вскопал огород, посадил картошку и разные местные овощи, вырастил и убрал урожай и обеспечил себе и матери ещё год жизни.
     Но в городе он чувствовал себя неуютно. После тихой сельской жизни большие дома, уличная толпа, колонны и фронтоны университетских зданий томили его.
     Мать "снимала т.н. угол" - то есть хозяйка небольшой комнаты, в которой жила она с дочкой и с вернувшимся недавно с войны мужем - пожалела бездомную мать и дала ей возможность (за плату конечно) спать в углу.
     Так, с этого "угла" он и начал свою непривычную городскую жизнь. С удовольствием ходил в магазин получать положенную ему и матери норму хлеба (ни он, ни мать в годы войны хлеба не ели), сходил и записался в школу и даже завёл приятеля.
      Приятель этот обладал большими достоинствами: он был весёлый, уверенный мальчик, живший с мамой и бабушкой в небольшом доме с садом. Они уединялись в саду, и мальчик рассказывал своему приятелю о своей коллекции марок, об Амундсене, о "Всаднике без головы", о герое - лётчике Покрышкине - он много читал и любил рассказывать прочитанное.
     И вот тут-то и пришло сообщение, что завтра приезжает отец, и мальчику нужно его встречать.
     Так случилось, что Марк не знал, где находится городской вокзал. Сам он приехал в город на большой барже, которою упорно тащил вверх по реке маленький ворчливый катер. За прошедшие несколько недель ему не привелось никого ни встречать, ни провожать. Конечно, он мог бы узнать, где находится вокзал у кого-нибудь из взрослых: у матери или у хозяйки. Но он не спросил, во избежание излишних разговоров, а они, полагая, что знает - ничего ему не сказали. К тому же он ведь и не знал, каким поездом и когда приедет отец.
     И тут ему в голову пришла простая и ясная мысль - отца надо встречать там, где больше всего народу ходит - в центре города. Вот он приедет, выйдет из вокзала и пойдёт вместе со всеми - куда? - туда, куда все идут: в центр города. А что может быть "центрее" чем городской Главпочтамт, что расположен на главной улице - улице Ленина, напротив Универмага? Итак, решено, мальчик будет встречать отца у Главпочтамта.
     Он поднимется на высокое обзорное крыльцо, с которого так удобно наблюдать проходящих мимо. Конечно, он узнает отца. Отец невысокого роста и у него такая ласковая, замечательная лысина, которую было так приятно когда-то гладить. И он немолод уже, но впрочем в категориях возраста мальчик разбирался слабо. С этими приятными мыслями он уснул, наконец, рядом с матерью.
     Утром он проснулся легко и рано, мать уже тихонько возилась на кухне приготовляя завтрак, хозяева ещё спали. Они попили кипяточку, закусывая баранкой, и мать быстрым шёпотом дала ему последние наставления:
     - "Оденься аккуратно, причешись, вечно ты ...ты помнишь, как дойти до вокзала? Если встретишь папу, приведёшь его... сюда (она не решилась сказать "домой" и... и... ой, я опаздываю!" -
     испуганно прошептала мать и побежала на трамвай.
     Она всегда старалась появиться в больничном отделении раньше санитарок, сестёр и уж тем более врачей. Именно в этой больнице она, пройдя полостную операцию, сумела, как она говорила, "зацепиться" и даже получить должность "сестры-хозяйки".
     Оставшись один, Марк стал готовиться к походу. Он перебрал свой несложный гардероб и выбрал свою любимую, когда-то синюю, а сейчас бледно-голубую рубашку, штаны у него были одни - так что и проблемы выбора не было, стёр ладонями пыль с видавших виды ботинок, подтянул ещё на дырочку узенький ремешок и не спеша зашагал по тихой и пустынной ранним утром улице.
     Август был на исходе, заканчивалось короткое сибирское лето. Скоро первое сентября, новый класс, новая школа. Хотя Марк никогда не ходил "в первых учениках" отношения с учителями у него были хорошими. В том лесном глухом краю учителя были местные, повидавшие и понимавшие многое. А как сложится тут, в городской школе, среди городских насмешников и насмешниц?
     Так за подобными размышлениями Марк незаметно прошёл свою Красноармейскую, свернул на Чкалова и вскоре оказался на главной улице города - улице Ленина. Здесь было оживлённее. Городские конторы и учреждения открывались с девяти и люди спешили либо сесть за свой рабочий стол, либо занять место в очереди к этому столу.
      Среди пешеходов преобладали женщины, одетые, как правило, в мужские тёмных тонов пиджаки, туго повязанные платки покрывали их головы, спускаясь на лоб, лёгкие тапочки или ботинки завершали туалет. Эта одежда совершенно скрадывала их возраст, и все они казались пожилыми. Мужчин было мало, а те, что встречались, носили грязноватые шинели или полувоенные френчи. Одетые в шинели были худые и озабоченные. Одетые во френчи - наоборот казались сытыми и бодрыми.
     Внезапно раздались звуки автомобильных моторов, гудки и по улице промчалось несколько грузовиков. В кузовах сидели солдаты, все стриженные наголо, в военной полевой форме. По углам кузовов стояли тоже военные люди, они держали в руках автоматы, направленные на сидящих.
     -"Власовцев повезли, власовцев..." -- прошелестело в толпе. Мальчик не знал кто такие "власовцы", но дыхание чего-то опасного и тяжёлого коснулось его.
     Вдали показалось высокое крыльцо почтамта с большими круглыми часами над ним, было без пяти девять, и у дверей собралась небольшая очередь. Марк взошёл на крыльцо и огляделся. Оказалось, он тут был не один. Справа в углу на деревянной дощечке с колесиками сидел безногий. Перевернутая кепка его лежала на грязном цементе. На порванном и заношенном пиджаке висели две медали: орден Славы III степени и "За взятие Будапешта". (Мальчик хорошо разбирался в военных орденах и медалях - они были все представлены в его марочной коллекции).
     Слева внизу на тротуаре пристроился смуглый, молодой, не намного старше Марка, парнишка. Он удобно уселся на кожаный раздвижной стульчик, весело подмигнул и ловко простучал сапожными щётками об угол ящика.
      - Что скажешь маладой челавек? Чыстим блыстим, а? - дружелюбно пропел он, кивая на сероватые потрескавшиеся ботинки Марка. В ответ на такое замечательное предложение Марк только смущённо развёл руками: - мол, сам брат видишь, где уж мне? Но чистильщик не удовлетворился
      - Если нэ чыстым - зачэм стоим? Лудям мешаем прахадит? - опять пропел он.
     - Чего пристал к пацану, азиатская вошь? - раздался хриплый, как бы задушенный голос справа. - Стоит - значит, дело есть. Ты чего стоишь, ждешь, что ли кого? - не совсем последовательно полюбопытствовал безногий.
     - Да вот, отца жду, - вполголоса робко проговорил Марк, изо всех сил пытаясь понравиться человеку с двумя медалями. Он понимал, что если он лишится почтамтовского крыльца, то весь его замечательный план может рухнуть и отца он не встретит. Поэтому он решил бороться за место на крыльце сколько хватит сил.
     - Отца, говоришь, ждёшь? - недоверчиво высказался инвалид. - Он што, работает тута? Или письмо, а может перевод получить надо? В таком разе может и мне подкинет сотняшку воспомоществования? А? - ухмыльнулся он
     - Да нет, он не живёт здесь, - охотно стал объяснять Марк. - Он только сегодня первый раз в город приезжает, а я вот его встречаю... - сдержанно закончил он.
     - Цы-цы-цы, - раздалось слева, оказывается чернявый всё слышал - так встречать нада на вакзалэ, эх ты нэсмэшленный!
     - Ты подожди, не тренькай, дай разобраться. Первый раз приезжает
     говоришь? Так он может из Действующей, демобилизованный
     значит, как я? В таком разе давай познакомимся - Фёдор я, - протянул он широкую грязную ладонь.
     - Марк - сунул и свою ладошку мальчик.
     - Марк? С-а-алидное имя, - протянул Фёдор - Так где воевал отец-то? Может на Первом Белорусском? -
     - Не воевал он... Он из лагеря... - с несчастным видом прошептал Марк. Не мог он, ну никак не мог он соврать человеку с двумя медалями на грязном пиджаке. Наступило молчание.
     - Не тушуйся, пацан, - негромко, и как бы про себя, произнёс Фёдор, - и в лагерях люди живут. Вот брательник мой сродный тоже где-то свистит... Новый год, порядки старые, колючей проволкой наш лагерь обнесён... - вдруг хрипло пропел он, подмигнув Марку. - Так чего ж всё-таки ты его здесь встречаешь а не на вокзале?
     - А я не знаю каким поездом он приезжает и когда, - простодушно объявил Марк.
     - Так ты думаешь он здесь пройдёт? А?
     - Думаю, что здесь, где ж ему больше проходить? - неуверенно заключил мальчик.
     - Да, конечно, больше вроде бы и негде, - раздумчиво произнёс инвалид.
     Так за разговором то с Фёдором, то с Ибрагимом (так звали чистильщика) тянулось время. Заходили и выходили посетители, немногочисленные прохожие обтекали крыльцо Почтамта, торопясь по своим делам. Мальчик напряженно вглядывался в проходящих мимо, быстро отбирая одиноких пожилых мужчин с лысиной и с чемоданом. Но таких не попадалось. Проходили одинокие, но не пожилые, с лысиной но без чемодана.
      У Ибрагима тоже дело не клеилось. Постепенно смолкла его задорная трещётка и он задремал, сгорбившись на своём стульчике. Немного находилось желающих навести блеск на свою обувь. Как правило, не такого класса это была обувь чтобы блеск на нее наводить.
      Только у Фёдора складывалось удачно. Некоторые, получив денежный перевод и подобрев, опускали светлокоричневые рубли а то и зеленые трешки в его перевёрнутую фуражку. Да и получатели писем "до-востребования" тоже не обходили его. Видно известия о семье, либо о близких пробуждали в них сострадание, которое питало Фёдорову фуражку. Хорошо понимал человеческую природу этот безногий.
     
     Шло время. Большие круглые часы на почтамте пробили двенадцать, потом час, два, три. Выстроились, продвинулись и распались жидкие очереди за мылом, коммерческим хлебом и керосином. Пробежали на обеденный перерыв молоденькие универмаговские продавщицы. Поток людей стал редеть, обычный день послевоенного 1946 года шёл к концу.
      Мальчик устал. Он боялся присесть чтобы не пропустить отца. От непрерывного стояния затекли ноги, а от напряженного вглядывания стало ломить шею и чесаться в глазах. К тому же давно забылась утренняя баранка и стало сводить в животе. Фёдор видно заметил состояние Марка. Пошарив во внутренностях пиджака он вытащил замаслившийся свёрток, в котором оказались два ломтика мокрого чёрного хлеба, смазанные лярдом. Отломив половину он протянул Марку
     - Давай, пацан, подзакрепимся, не вся правда в ногах, верно?
     - Верно, дядя, - жалко улыбнулся Марк и взяв хлеб стал жадно и нежно прикасаться к нему губами.
     - А может отец другой дорогой прошёл? А? - спросил вдруг Фёдор
     - Может...я думал уже... - отозвался Марк
     Чем больше проходило времени, тем больше его "замечательный" план казался ему детским и нелепым. Он всё больше и больше ругал себя, и наверно поэтому всё больше и больше жалел. Как он мог поддаться этой дурацкой идее, что отец обязательно пройдёт мимо почтамта? Как будто нет других улиц?! А сейчас отец с чемоданом на плече (так многие носили чемоданы в те годы) заблудился, конечно, и рыщет по улицам города, ища их "угол".
     Пробило пять. Стало темнеть.
     - Ну что пацан? Может домой потопаешь? А? - прохрипел Фёдор - матка небось все глаза выглядела? Ты придёшь а отец, глядишь, уже тама сядит. Давай двигай парень.
     И Марк решился. Пожав руку Фёдору и махнув Ибрагиму он, пройдя оконечность Ленина и свернув на Чкалова, стал приближаться к своему жилью.
     Когда он усталый и разочарованный, готовый к материнским "разговорам" зашёл в комнату, он увидел мать и немолодого человека с лысиной и измождённым лицом. Они пили чай, молча глядя друг на друга.
     Спали на полу втроём: мать - у стены, в серединке - отец, а у краюшка - Марк. И всю ночь горячая рука мальчика обнимала худую, морщинистую шею отца. Марку снилось что-то очень хорошее, весёлое, но, когда отец шевелился, он инстинктивно ещё сильнее прижимался к нему, как бы и во сне опасаясь, что отец может вновь исчезнуть из его жизни.
      А назавтра наступил замечательный день, навсегда оставшийся в памяти. Марк и отец пошли бродить по городу. Тут уж Марк постарался выжать из своей памяти всё, что он знал или слышал об этом городе. Увлечённо размахивая руками и подпрыгивая, он "дарил" отцу строго классическое здание старинного университета, разросшийся парк на берегу реки, готический шпиль городской библиотеки и прочие достопримечательности.
      Отец слушал как будто внимательно, и порой даже переспрашивал. Но не раз и не два ловил Марк как бы отсуствующее и мучительно-вопросительное выражение его худого лица.
     Конечно повёл он отца и на Главпочтамт и познакомил с Фёдором. Тут отец несколько оживился. Чувствовалось, что разговор с простыми людьми был ему не чужд. Отец и Фёдор видимо понравились друг другу. Во всяком случае, они долго и негромко о чём-то беседовали. Прощаясь, отец попытался сунуть Фёдору десятку, но тот непреклонно отвёл отцовскую руку.
     Как понял Марк из родительских разговоров, мать настаивала и просила отца устраиваться на работу тут, в большом городе, среди культурной врачебной среды. Она пыталась использовать все свои небольшие связи. Устроила встречу отца с её шефом - профессором Пойзнером, напросилась в гости к врачам из отделения: д-ру Ждановой и д-ру Минковой и вообще выкладывалась. Отец не возражал против её усилий. Но всё чаще на его лице появлялась жалкая мучительная улыбка.
     Однажды Марк невольно подслушал родительский разговор.
     - Ну почему, почему ты - такой отличный диагност и хирург не хочешь остаться в городе, в университетской клинике? Почему тебя так тянет в эти уральские леса? В эту глухомань? Ответь мне, умоляю?! - С надрывом спрашивала мать. Отец долго молчал а потом негромко проговорил:
     - Ты не представляешь, что это такое - пройти срок в лагере. Вторично мне это не пережить. Там в этих лесах, в этой глухомани я в безопасности. Здесь, в этой отличной университетской клинике, я чужеродное тело и могу быть изъят в любой момент.
      Мать тихо заплакала в ответ.
     Было решено: Марк уезжает с отцом, которому было обещано место врача в лагерной больнице, там же где он отбывал свой срок. А мать приедет позже, когда отец получит и оборудует какое-то жильё.
     
      Через неделю отец с Марком уезжали. Мать не смогла их проводить - работа. Уезжали они так называемым "пятьсот весёлым". В те годы ходили такие поезда, составленные из товарных вагонов с нарами внутри, идущие без расписания, порой неделями. Поздно ночью к перрону молча подкатил состав. Сотни людей с мешками, баулами и чемоданами рванулись на штурм. Марку и отцу повезло. Они сумели захватить нижние угловые нары. Без гудков поезд тронулся в ночь. В жизни Марка началась новая пора.
     
     

Оглавление      Записная книжка