Бенор Гурфель

     Отец уезжал на конференцию под вечер.
     Ещё днём, из соседней деревни пришла гостья - Анна Абрамовна. Она долго сидела и уныло жаловалась на своего мужа, обвиняя его в неверности, грубости и прочих прегрешениях. Мать ей сочувствовала, поглаживала Анну Абрамовну по спине и угощала вареньем собственной варки.
     Илье надоело в очередной раз выслушивать историю неудачной семейной жизни Анны Абрамовны и он, собрав учебники по истории, полез на чердак, где приспособил себе место для подготовки к вступительным экзаменам в университет.
     Стояло лето 1950. В стране и в мире происходили разные события. Началась холодная война. Сторонники мира во всём мире последовательно и неуклонно разоблачали подлые замыслы поджигателей войны. Здоровые общественные силы неустанно вели кампанию против космополитизма в науке и культуре и по выявлению безродных космополитов, прячущихся под псевдонимами. На концертах самодеятельности молодёжь с удовольствием распевала песню Марка Бернеса "Летят перелётные птицы, ушедшее лето искать, а я остаюся с тобою, а я не хочу улетать. А я остаюся с тобою, навеки моя сторона...". А знаменитая строка Михалкова "...а сало русское едят..." вошла во все хрестоматии.
      Хотя все эти события и происходили вокруг Ильи, они не оказывали большого влияния на его ежедневную жизнь. Он принимал их как заданный на дом урок, который надо выучить и ответить, хотя бы на тройку. Прошли выпускные экзамены с их волнениями и ожиданием. Неделю тому назад был получен аттестат зрелости. Прошёл выпускной вечер, с речью директора, выступлениями медалистов, ужином и танцами. Илья на ужин не остался, он не был медалистом, не умел танцевать и, как это уже не раз бывало, ощутил внезапно тоску и раздражение при виде радостных и возбуждённых лиц окружающих.
     Тихонько сойдя со школьного крыльца, он прошёл по ночному тихому городку и вскоре вышел к маленькому зданию железнодорожной станции. Поезд отходил через полчаса и, купив билет, Илья, прикорнув на угловой скамье, сладко задремал.
      - Ты что тут делаешь? А ну подъём! - раздался громкий командирский басок. Илья разлепил один глаз и увидел капитана Сергеева - доброго знакомого отца. -
-      А я, Николай Степаныч, аттестат зрелости получил - похвастался Илья.
      - Да ну! - обрадовался капитан - значит ты сейчас зрелый мужик. А вот проверим твою зрелость! Пошли в буфет, я угощаю! - Илья мгновенно вскочил и последовал за высокой фигурой капитана. Там они, не садясь, отошли в угол, держа в одной руке по стакану, а в другой - по конфетке.
      - Ну, чтоб не журились! - сказал капитан и лихо влил в себя водку
      - Чтоб не журились - пробормотал Илья и, зажмурив глаза, стал глоточками отпивать зелье.
      - Да-а-а, сразу видно твою "зрелость" - насмешливо протянул Сергеев - доедешь домой-то?
      - До-е-еду - неуверенно ответил Илья и, стараясь идти, прямо пошёл к вагону.
     Через час, сойдя на своей станции и пройдя лесом пару километров, он вышел к ОЛП-4 (Отдельный Лагерный Пункт), где они жили и где отец, сам отсидевший по ОСО червонец, возглавлял теперь лагерную больницу.
     Было раннее утро. Солнце только выкатилось из-за леса, розовато освещая серую оконечность зоны: вышки по углам и длинные низкие бараки внутри. Вокруг расположились деревянные домики персонала и охраны. В лагере уже начался утренний развод рабочих бригад. Слышались крики нарядчиков, лай собак. Высокие ворота распахнулись и серобушлатные бригады, сопровождаемые конвоирами, потянулись в лес.
     Илья взбежал на высокое крыльцо и рванул дверь квартиры. Отец стоял у умывальника, тщательно, как всегда, вымывая руки. Мать возилась у плиты.
      - Вот, получил! - возбуждённо сказал Илья, размахивая аттестатом, и отдал его матери.
      - Ну-ка ну-ка, покажи! - потребовал отец. И, обращаясь к матери, попросил
      - Принеси его мне - взглянуть. У меня руки мокрые. А взглянув, с улыбкой сказал:
      - Ну не такой как у отца (отец кончил Одесскую гимназию с серебряной медалью), но тоже неплохо (по половине предметов стояли тройки).
     Завтракали втроём. Илья уплетал любимую жареную картошку с грибами и с полным ртом рассказывал о своих впечатлениях, о выпускном вечере. Отец и мать с удовольствием слушали. Потом отец, закончив завтрак и закурив одну из двух ежедневных папирос, задумчиво сказал:
      - А я вот в такой радостный день почему-то подумал о смерти... Ведь смерти по сути нет. Вот умру, и на моей могиле вырастет, скажем, ель. Так я и стану этой елью. А на ёлке птица совьёт гнездо и высидит птенцов - так я и буду этими птенцами. Так и будет этот круг бесконечно крутиться.
      - Ты ничего веселее сказать не мог в такой день - недовольствовала мать,
      - Так это, по-моему, очень даже оптимистичный взгляд на жизнь - защищался отец.
     Отец в последние годы увлекался биологией, происхождением жизни, эволюционной теорией дарвинизма, теорией борьбы за существование и тому подобными - "мухлеватыми" по выражению матери - вопросами. По его просьбе Илья перебрал и поперевозил ему всю "биологическую" полку из местной городской библиотеки, к немалому удивлению библиотекарши Анны Павловны.
      - Так ты что, Ильюша, на биологический, что ли, собрался? - любопытствовала она. Илья только похмыкивал в ответ.
     В день 17-тилетия отец торжественно объявил:
      - Сегодня твой день рождения, сынок. Пойди в чулан и там в белой корзинке ты найдёшь мой подарок!
     "Фотоаппарат!" мелькнуло у Ильи, когда он опускал руку в белую корзинку. Но рука наткнулась и вытащила толстенькую тетрадку, на которой было написано: "Посвящается любимому сыну..." и ниже "Дарвиновский закон о борьбе за существование в применении к человеческому коллективу". Скрывая разочарование, Илья с улыбкой вернулся в комнату и обнял отца. (С того времени Илья имел девять фотоаппаратов, а рукопись отца осталась одна).
      Ещё один эпизод запомнился. Август 1948. Сессия ВАСХНИЛ. Газеты публикуют вступительное слово Лысенко на открытии сессии. Прочтя газету, отец задумчиво говорит:
     - Как может научный доклад на научной конференции быть предварительно одобрен Политбюро ЦК КПСС? Ведь должна быть дискуссия. Ведь только в процессе дискуссии может быть найдена истина.
     Илье, воспитанному в ином ключе, слова отца кажутся странными. Какое имеет значение: истина эта или нет? Если сверху сказали - значит, всё.
     Вообще не раз бывало, что отец ставил Илью в неудобное положение. Чувствовалось в нём какое-то отчуждение от простого и ясного окружающего мира. Излишне интеллигентная речь, улыбчивость, мягкость, эта его страсть к чтению газет.
      Однажды пошли с отцом в кино. Шёл модный в те годы фильм "Кубанские казаки". Илья уже смотрел этот фильм, был в восторге и пошёл второй раз. Зайдя в зал, отец уселся, вытащил из кармана газету, развернул и стал читать. Илья оглянулся. Во всём зале читал газету один человек - его отец. Поймав иронические взгляды окружающих, Илья опустил голову.
     Так они и жили, как все, пытаясь пережить нелёгкое время.
     Между тем, под руководством народного академика Лысенко начала набирать силу кампания за марксистскую биологическую науку против морганистских - вейсманистских извращенцев. Уже прошла сессия ВАСХНИЛ, и газеты всё яростнее нападали на окопавшихся в рядах советской биологии врагов. Выступая с заключительным словом, Лысенко сформулировал окончательный тезис о том, что генетическая теория построена на принципе случайности. Однако истинная советская наука не признаёт случайности, ибо построена на познанных закономерностях развития.
     Августовская сессия ВАСХНИЛ стала своего рода спусковым крючком, приведшим в действие целую серию подобных же разгромных для науки и практики мероприятий.
     Следующей в очереди на заклание стояла медицина. Старая большевичка, участница революции 1905 года Ольга Лепешинская выступила с заявлением об открытии "живого вещества", якобы предшествующего появлению клеток. Как писали газеты:
     ...Пятнадцать лет назад в скромной лаборатории на Пятницкой улице в Москве началась первая атака на твердыни вирховианства. Атаку возглавила Ольга Борисовна Лепешинская, профессор - большевик...
     Позиция Лепешинской была немедленно поддержана Лысенко и Сталиным. В том же 1950 она стала академиком и лауреатом Сталинской премии. Более 70 профессоров возражавших против её концепции, были изгнаны из университетов и институтов. По всем медицинским учреждениям, включая сельские больницы и поликлиники, проводились собрания, на которых обсуждалась и поддерживалась теория Лепешинской. Именно на такую конференцию врачебного персонала ИВДЕЛЬЛАГА и собирался поехать отец Ильи.
     Поезд уходил вечером и часам к шести к домику, где жил доктор, приплелась телега с возчиком, чтобы отвезти его на станцию. Отец и Анна Абрамовна, которой было по пути, взобрались на телегу, отец махнул рукой, стоящим на крыльце жене и сыну, возчик дёрнул вожжи и "экипаж" тронулся.
     А Илья и мать занялись своими делами.
     


     Подвода медленно катилась по лесной дороге - "лежнёвке" к станции. Справа и слева подступали к дороге старые, покрытые мхом сосны. Низкое солнце окрашивало окружающий лес в оранжево-зелённые тона. Было тихо, только где-то вдалеке куковала кукушка.
      - Кукушка, кукушка, сколько лет мне осталось жить? - тихо проговорила Анна Абрамовна и кукушка залилась долгим нескончаемым кукованием.
      - Вот видите, Анна Абрамовна - улыбнулся доктор - вам ещё жить и жить, а вы горюете из-за каких-то пустяков...
      - А сколько вам осталось, а Борис Ильич?
      - О, мне немного осталось, уж подавно меньше, чем вам
      - А вот мы сейчас узнаем - задорно воскликнула Анна Абрамовна - Кукушка, ну-ка скажи, сколько осталось Борис Ильичу? Ну, говори! - но кукушка молчала и не отвечала ничего.
      - Но-о холявая! Больше жизни! - заорал возчик, лихо подкатывая к станции.
     К 12 часам подошёл маленький местный состав (паровоз, четыре вагончика) и к часу ночи доктор уже шёл по деревянным тротуарам этого северного уральского города. Был июнь, стояли белые ночи и весь город со своими деревянными домами, с черёмуховыми палисадниками, с мостом, переброшенным через горную речку, как бы тихо плыл в светло-молочном тумане.
      А наутро началась конференция. Народу приехало много, было оживлённо, люди радовались встрече друг с другом. Доктор Малкин знал почти всех. Большинство из них неоднократно встречалось за прошедшие годы на раскомандировках, на этапах, в зонах.
     Конференцию открыл старый доктор Зубин. Под бурные аплодисменты был избран почётный президиум. Затем слово было предоставлено начальнику санитарного отдела - майору Полищуку. Хотя и по бумажке, но довольно бойко, он рассказал о внушительных успехах советского здравоохранения, об отличной работе медицинской системы ИВДЕЛЬЛАГА, своевременно и эффективно восполняющей трудовые кадры, а потом перешёл к новым задачам в свете теории академика Лепешинской.
      - По-видимому, вскоре государство сможет, используя "живое вещество" значительно увеличить численность нашего контингента - наклонясь к сидящему рядом д-ру Якушеву, прошептал Малкин
      - Ох, доктор. Вечно вы с вашей иронией. Недостаточно вам было? - заворчал осторожный Якушев, оглядывая окружающих.
     Малкин смолчал, внимательно вслушиваясь в заключительные слова докладчика.
      - Таким образом, я полагаю, что наши медицинские работники обогатятся сегодня мудростью марксисткой теории Лепешинской и... и... (немного сбился он с нечитанного текста) на основе этой теории выполнят свой долг перед родиной! - немного невпопад, но с пафосом и ко всеобщему облегчению завершил Полищук.
     Был объявлен перерыв, и все с удовольствием повалили в столовую. Там Полищук приготовил им сюрприз. Вместо всегдашних кислых щей и лапши по-флотски, их ожидал украинский борщ, заправленный сметаной и битки в томатном соусе. Непривычная еда ещё больше подняла настроение, и в столовой стоял ровный шум от разговоров, шуток и смеха. Раскрасневшиеся и оживлённые, врачи не спеша стали заполнять большую палату Центральной больницы, подготовленную для продолжения конференции.
      Со вторым докладом выступала главврач Центральной больницы доктор Шмидт. В отличие от Полищука, она выступала тяжело и скованно, медленно подбирала выражения, часто обращаясь к газетным вырезкам и цитатам.
      После её доклада начались прения. Первым выступила д-р Егорова и без особых мудрствований и литературных оборотов заявила, что она не чувствует себя особенно сильной в микробиологии в их мединституте им читали её только один семестр. Но она полностью доверяет нашей партии и, конечно, будет использовать теорию Лепешинской в своей ежедневной практике. И пошло. Несмотря на молодость, Егорова сумела проложить ровное и безопасное направление прений. И все последующие следовали ее путём. Прения ровно катились к благополучному завершению. Д-р Шмидт, сидящая в президиуме, распрямилась и начала улыбаться. И тут случилось неожиданное. Поднял руку д-р Малкин.
      - Правильно ли я вас поняла доктор? Вы хотите выступить?
      - Совершенно правильно, прошу слова
      - Но вы как будто не записывались заранее?
      - Нет, но я экспромтом, займу всего три минуты
      - Ну хорошо, три минуты, не больше - неохотно согласилась Шмидт.
     И д-р Малкин пошёл к трибуне. То, что он произнёс в свои три минуты, не укладывалось ни в какие рамки разумного поведения. Он подверг сомнению марксистскую концепцию Лепешинской. Он заявил, что насколько он смог познакомиться с описанием теории по специальной литературе, экспериментальный механизм теории слаб и сделанные выводы не соответствуют экспериментальным данным. В комнате повисла мёртвая тишина. Из открытого окна доносилось чирикание птиц. Д-р Шмидт стала белой и вытирала лоб салфеткой.
      - Прошу слова! - раздался уверенный голос и к трибуне пошёл доктор Цацкин - блестящий хирург, работавший когда-то в Институте Бурденко, бывший зэк и местная звезда.
      - Доктор Малкин здесь, сейчас опорочил советскую науку! Кто он такой чтобы иметь право выступать с подобными заявлениями?! Мы - советские врачи не позволим...! С д-ром Малкиным надо разобраться раз и навсегда! Я требую...
     По мере того как он говорил, Малкин почувствовал нарастающую боль в груди. Он принял одну и тут же вторую таблетку нитроглицерина, но боль становилась всё сильнее. Он начал бледнеть и терять сознание. Чтобы не упасть, он уцепился за руку, сидящего рядом Якушева.
      - Доктору Малкину плохо! Скорей адреналин! - громко закричал Якушев. Но Малкин уже не слышал его. Серая волна поднялась и мягко опустилась над ним.

     

      А в это время, Илья, раздетый до трусов, загорал, пытаясь одновремённо сосредоточиться на описании первого съезда РСДРП. Изучение истории давалось с трудом. То и дело наплывала дремота. Илья встряхивался и, оперев голову на руки, отрешенно взглядывал в текст.
      - Илья! Илья Малкин! К телефону! - раздался крик дежурного из
     стоящего неподалеку домика охраны. Илья вскочил, но пока он бегал домой и натягивал штаны, абонент разговор прекратил. Во всяком случае, когда Илья, запыхавшись, подбежал к дежурному, тот выдавил, отводя глаза в сторону
      - Слушай, вам с матерью надо ехать в район... Отец заболел, находится в Центральной больнице... хочет вас видеть...
      - Стёп, а кто звонил-то, а Стёп?
      - Звонили из Центральной больницы. Кто - не знаю. Да какое это имеет значение: кто звонил? Езжайте и всё! - внезапно озлился дежурный.
     Удивлённо взглянув на Степана, Илья задумчиво пошёл домой, переваривая новость и подбирая слова, которые он скажет матери. Потом началась суетня. Они, как и все вокруг, вели натуральное хозяйство: козы там, куры, поросёнок. Так надо было всем задать корм, вычистить хлев, договориться с соседкой, чтоб вовремя подоила.
      Пока то да сё наступил вечер, и они уже затемно пошли лесом на станцию. Илья дорогу знал хорошо, шёл быстро и всё подбадривая, подгонял мать. Мать отставала, её пугала лесная темнота, она задыхалась и часто останавливалась, пытаясь унять сильное сердцебиение.
      - Ты, мам, не думай что. Просто папа заболел и хочет нас видеть, чтоб мы были около...
      - Ой нет, Иля, это нехорошо с папой, это очень нехорошо - плача повторяла мать.
     Так кое-как, они добрались до станции и уже через час шли по деревянным мостовым города, приближаясь к холму на котором раскинулись корпуса Центральной больницы. Тут силы окончательно покинули мать и она немолодая, грузная, с растрёпанными седыми волосами, обессиленно опустилась на скамеечку у чьего-то дома.
      - Ты беги, иди к папе... А я сейчас... минуту посижу и приду... сил нет... - задыхалась она.
      Илья побежал к тёмным корпусам больницы. В одном из корпусов слабо светилось окно. Илья подбежал к этому корпусу и рванул входную дверь. От маленькой настольной лампы поднялась фигура, оказавшейся давней знакомой отца - доктор Фукс.
      - Что с папой? Где папа? - задыхаясь от бега, проговорил Илья. И доктор Фукс ответила - Папы нет. Папа умер.
     Противная тошнота подступила к горлу и свет лампочки начал расплываться в глазах.
      - Нашатырь! Быстро! - скомандовала сестре д-р Фукс, и резкий запах ударил в ноздри.
      - Где мама? Где мама? - настойчиво спрашивала она, энергично тряся Илью за плечи
      - Мама... там - слабо махнул рукой Илья, и обе они выбежали во двор. А через минуту оттуда раздался звериный вой матери.
     
     Весь день Илья провёл в хлопотах. Мать была ни на что не годна. Она безжизненно сидела на диване, вперив свои, когда-то голубые глаза, в одну точку. Пришлось ему посетить ЗАГС (свидетельство о смерти, иначе не похоронят), отдел кадров и бухгалтерию (последний расчёт), прокуратуру (была проведена экспертиза столовских биточков) и целый ряд других присутственных мест.
     А в пять пополудни жалкий кортeж - подвода, на подводе гроб, за подводой 10-15 обескураженных коллег - направился к близлежащему кладбищу. У ворот кладбища стоял грек Адам - кладбищенский смотритель (много лет подряд Илья и Адам будут встречаться у этих ворот). У могилы никто не решился сказать ничего. Да и что можно было сказать? Только доктор Цацкин, отведя Илью в сторону, негромко проговорил:
      - Илья, знай, когда тебе в жизни нужна будет помощь - ты всегда сможешь обратиться ко мне.
     
     

Оглавление      Записная книжка