Бенор Гурфель

    
    
    
    Луч света из коридора на миг осветил тёмную палату и, пройдя по закрытым глазам Алексея Петровича, остановился в углу - там, где на тумбочке стоял букет слегка увядших роз, подарок сослуживцев. Алексей Петрович открыл глаза - он и здоровый спал мало и чутко- а уж во время болезни, внезапно поразившей его, почти лишился сна. Длинными ночными часами он лежал неподвижно, с закрытыми глазами, но не спал, а вспоминал. Острая до сих пор память высвечивала прошлое. Одна за другой вставали картины школьных лет, студенчества, научной карьеры, детства...
    Когда вспоминалось о детстве, чаще других вставала в памяти картина встречи первомая 1938 года. В открытую форточку дул весёлый весенний ветер, и с площади доносились задорные звуки любимой отцовской песни: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор. Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор...".
    Одеваясь и неловко натягивая штаны и белую праздничную рубашку, Алёша представил себе, как у него вырастают стальные "руки-крылья" и в груди начинает стучать горячий мотор. Почему-то стало вдруг страшно и озноб прошёл по спине.
     - Алексей, ты чего там валандаешься? Опаздываем! - раздался энергичный голос отца.
    Кое-как застегнув ширинку, Алёша побежал в родительскую комнату. Там отец, уже одетый, стягивал широким командирским ремнём свою выходную белую гимнастёрку, а рядом, заглядывая в зеркало, стояла мать, одёргивая на груди праздничное крепдешиновое платье.
    Взглянув на них, Алёша замер на пороге: такими красивыми, яркими и молодыми были они в то утро. Отец - рослый, гибкий, с буйным чубом, закрывавшим почти половину высокого лба, и мать, невысокая, но ладно сложённая, в красивых туфлях на высоких каблуках и с красным шарфиком на груди.
    - Завтракать после будем! Пошли! - скомандовал отец, и они вывалились на улицу, полную людей и музыки. Все бодро шагали в одном направлении - к городской площади. По мере приближения поток людей густел и движение замедлялось. В толпе было много знакомых отца. Со многими он раскланивался, некоторых хлопал по плечам или пожимал руки. Редактор городской газеты был популярен.
    Вскоре Алёша устал и стал отставать. Заметив это, отец подхватил его подмышки и, размахнувшись, посадил к себе на плечи. С высоты отцовских плеч он увидел близкую трибуну, покрытую красным кумачом, огромную площадь, полную людей, блистающий золотом оркестр, и у него захватило дух от радости и принадлежности.
    Приблизившись к трибуне, отец спустил Алёшу на землю и, подойдя к цепи оцепления, протянул офицеру свой пропуск. Тот откозырял, они прошли внутрь к боковому входу на трибуну и остановились там.
    - Пап, а пап, а почему мы не всходим туда наверх, там, где эти дяди? - спросил Алёша
    - Ишь ты, бойкий какой, - с улыбкой проговорил отец. - Чтобы туда пройти - заслужить надо! -
    А ты пока не заслужил? - поинтересовался Алёша -
    Да пока, видно, нет, но для тебя, так и быть, заслужу! - рассмеялся отец.
    В этот момент с трибуны склонился к ним какой-то толстый, в синей гимнастёрке, с орденом и громко прокричал:
    - А пачему это наша совэтская пэчать ютится гдэ-то внизу?! А ну Лукомолов, двигай навэрх, прямо суда! -
    Отец незаметно поморщился - ему не хотелось оставлять мать и Алёшу. Но делать было нечего - пригласили. И никто-нибудь, а сам Папания - начальник горотдела НКВД .
    - Кто это? - несколько растерянно спросила мать
    - Да это наш новый энкэвэдист, - раздраженно отвечал отец. - Вы меня с обедом не ждите, в горкоме будет приём для ответработников, так что прийду поздно, - и натужно улыбаясь, он стал подниматься на трибуну.
    Это было в последний раз, когда Алёша видел улыбку отца.
    ..............................................................................................................
    Из коридора послышалось дробное постукивание каблучков.
    - Это Танечка, наверное, - улыбаясь, подумал Алексей Петрович.
    И действительно, зажёгся стенной плафон, и в палату впорхнула Танечка - ночная сестра. Одной рукой она отбрасывала каштановую прядь со лба, а другой вкатывала уставленную лекарствами медицинскую тумбочку.
    - Ну это уж никуда не годится, Алексей Петрович, - притворно сурово произнесла она. - Двенадцать ночи, а вы не спите. Вот нажалуюсь Нине Ивановне, она вам устроит бенц.
    - Это, может, я ей устрою б-б-бенц, - ответствовал Алексей Петрович. - А не спал потому, что хотел перед сном на вас г-г-глянуть. Уж очень вы с внучкой моей схожи. Вот сейчас глянул и б-б-буду спать.
    - Ох, горюшко вы моё, - нараспев произнесла Танечка, взбивая подушку, заправляя одеяло и давая назначенное.
    Потом, по-хозяйски оглядев больного, она тихо выскользнула из палаты. Танечка ушла, и Алексей Петрович стал приготовляться ко сну. Он поудобнее улёгся на правый бок, подложил правую руку под щёку и закрыл глаза. Но сон не шёл. События давней поры растревожили и не желали уходить вспять.
    ..............................................................................................................
    Отец не пришёл домой в тот вечер. Напрасно мать пыталась кому-то звонить, кого-то спрашивать. По-видимому никто ничего не знал. Часы пробили девять, потом десять, потом одиннадцать. После одиннадцати, измученный ожиданием, Алёша пошел спать. Но долго спать ему не пришлось. В три часа, под утро, в дверь постучали. Растрёпанная мать, накинув халатик, побежала открывать.
    Двое, в полувоенной одежде, вошли в квартиру, за ними следовал отец. Он был не похож на себя - без ремня, брюки поддерживал одной рукой. Вместо роскошной белой гимнастёрки на нём была какая-то рванная грязная хламида. Растерянный, с опущенными плечами, он молча смотрел на мать.
    - Вот, гражданочка, ордер на арест и на обыск, - лениво проговорил один из военных. - Если есть какие-либо антисоветские материалы, прошу предъявить.
    И начался обыск, который, впрочем, был, весьма поверхностным. К утру обыск закончился.
    -Ну прощайтесь, - проговорил старший, - он пойдет с нами.
    С прикушенной губой и пустыми глазами, мать кинулась к отцу.
    - Не плачь, Наталья, это ошибка, - тихо произнёс отец - разберутся, сына береги.
    С этими словами он навсегда вышел из своего дома, а у Алёши тогда появилось и навсегда осталось лёгкое заикание.
    
    После ареста отца Алёшина жизнь круто изменилась.Через несколько дней появился Иван Сидорович - комендант. Запинаясь и отводя в сторону глаза, он объявил, что, поскольку квартира служебная, им прийдётся в течение недели её освободить. Выслушав, мать стала молча собирать вещи. Вещей оказалось немного, в основном, отцовские книги: сочинения Ленина и Сталина. С ними мать ни за что не хотела расстаться: "Как же так? Отец вернётся, а его любимых книг нет." Пришлось Алёше перевязывать всю отцовскую библиотеку и сносить тяжёлые пачки вниз. Потом приехал редакционный газик. Всегда раньше весёлый, но нынче молчаливый шофёр Гриша, не раз возивший Алёшу в разные интересные места, быстро погрузил их немудрённые вещички и увёз на окраину, в деревенский дедушкин дом.
    Дом этот, сложенный ещё отцом дедушки из тяжёлых кедровых плах, выделялся среди окружающих коричневым цветом древесины, резными наличниками и какой-то изящной собранностью. Алёша бывал тут редко. Отец почему-то раздражался, посещая тестя и иронически называл дом -"поместьем", а, когда уж совсем раздражался от бесполезных споров с упрямым стариком, называл тестя "помещиком".
    Но тесть не был помещиком. В своё время его отец, горный мастер с рудника "Высокий", послал его на учёбу в Петербург, где дед окончил Горный Институт и вернулся на Урал, облачённый в новенький темносиний мундир. Там стал дед работать в Геологическом Управлении, составляя геологические карты района. Был он немногословен, пропадал на работе, и в доме всем заправляла бабка. Была она из Ярославля, дочь присяжного поверенного, окончила Бестужевские курсы и придерживалась либеральных воззрений.
    Впрочем, всё это ушло в прошлое. Война, революция и строительство социализма изменили характер поведения деда и бабки. Он стал ещё более молчаливым, и, если и ронял пару слов, то исключительно о геологии. Бабка копошилась весь день на огороде. А единственная дочь вышла замуж за коммуниста и переехала в центр, где кипела новая жизнь.
    В доме деда Алёшина жизнь потекла не весёло и бесшабашно, как с отцом, а совсем по-другому: тут царила дисциплина, спокойный устойчивый быт. Дед и бабка вставали рано. В смешном нижнем белье дед в шесть утра делал свои упражнения, которые он, вместо привычной физзарядки, упорно называл утренней гимнастикой. Потом выпивал стакан козьего молока, от которого Алёша воротил нос, и, твердо постукивая палочкой, уходил на работу. В полвосьмого убегала в свою контору мать. Алёша и бабка оставались одни. Бабка уходила возиться на свой огород, а Алёша с удовольствием устраивался в дедушкином кабинете. Он забирался с ногами в дедушкино кресло и погружался с головой в чтение дедушкиных книг. Никто не следил за его чтением, и потому подбор определялся случайностью и наличием - и герои рыцарских романов старой Англии легко сменялись героями Бальзака, а "Жизнь человека" Андреева следовала за "Ямой" Куприна. Может, этим и было положено начало противоречивости его характера.
    Так они и жили, ожидая отцовских писем, которых не было, и пытаясь пережить это трудное время.
    А потом пришла большая война, и песню "Вставай, страна огромная..." запели по всем городам и сёлам. Бремя войны несли все. В школе стоял мёртвый холод. В чернильницах замерзали чернила. Начиная с первого урока, все мысли были о большой перемене, когда выдавалась булочка с повидлом и стакан тёплого чая без сахара.
    Одевались, кто в чём мог, лишь бы было потеплее. Но даже в этих условиях Алёша отличался особенно бедной одёжкой. Носил бабушкину старую кофту, прохудившиеся валенки, продранные брюки. Классная учительница Нина Сергеевна даже как-то не выдержала и спросила: -
    Ну, хорошо, Лукомолов, а брюки-то в конце-концов можно починить?
    Ну что тут можно сказать? Посмотрел Алёша на неё и тихо прошептал: -
    Бабушка болеет, с постели не встаёт, а мать и так по двенадцать часов в конторе вкалывает, приходит без сил...Ну вот, только мы с дедушкой кое-как держимся ...
    Нина Сергеевна вздохнула и отошла.
    Ну, а потом война закончилась, полегче стало. Но они всё равно бедствовали больше других - отца-то не было. Где-то уже в классе четвёртом стали принимать в пионеры. Нина Сергеевна отобрала двенадцать лучших учеников и говорит:
    - Эти будут приняты в первую очередь. Остальные пусть учёбой докажут своё право быть в рядах... и т.д. ,и т.п.
    Ну, большинству-то было по фигу, потом так потом, какая разница? Но не Алёше. Завёлся - пусть принимают сейчас. Ходил в учительскую, со старшей пионервожатой разговаривал, доказывал и своего добился: был принят вместе с передовиками.
    Был Алёша невысокого роста, рыжий, ходил вразвалку, слегка заикался. Драться не любил, но, если задевали, мог дать сдачи. Кличка была "Капитан Немо". Это когда ещё булочки давали, устроил он конкурс на лучшее знание приключений капитана Немо. Кто ответит на пять вопросов - тому класс должен пять булочек. Он сам, конечно, первое место и занял, поскольку Жюль Верна еще в дедушкиной библиотеке всего прочёл. В младших классах учился так-сяк, не интересно было. И вообще считался средним. Но в старших классах - ближе к окончанию - взялся, как говорится, "за ум": стал понимать, что к чему в нашем мире.
    Была у них в школе группа ребят, которых иронически называли "страусами", потому что смотрели они на всех сверху вниз. Дети местных начальников, они держались вместе и с остальными едва-едва разговаривали. И вот где-то уже в классе восьмом-девятом, стал Алёша причаливать к их компании. На переменах крутился около, развлекал шутками, снабжал редкими книгами, в общем, подмазывался…
    Тут началась кампания приёма в комсомол. Большинство отнеслось к этому равнодушно: надо так надо, но не Алексей. Он организовал группу "по подготовке к приёму в комсомол", бегал, вовлекал, выступал на собраниях. Даже "страусы" удивились. Как-то Валька Гурченко сын начальника милиции, спросил с издёвкой:
    - Чего суетишься-то? Замыть хочешь? -
    Никто не понял, что он имел в виду. Во всяком случае, в комсомол Алексей был принят одним из первых.
    Подкатили пятидесятые годы. Пришло время выбирать свою дорогу. Самые умные парни и девчонки, и среди них Алёша, решили итти на физико-математический. Уже шли разговоры об ядерной энергии, о кибернетике, о лазерах. Это привлекало, кружило головы. Вступительные экзамены он сдал хорошо и был принят, несмотря на высокий проходной бал.
    Спустя какое-то время - в колхозе, на уборке картофеля - обнаружились способности Лукомолова быть лидером. Такие поездки быстро определяют и проявляют природные качества человека: будет ли он вести за собой людей или тащиться в хвосте. Остроумный, в меру начитанный, способный к импровизации, знающий множество студенческих песен и прибауток, он явно выделялся и вскоре был назначен командиром университетского студенческого отряда. Тут проявилось ещё одно его важное качество: он был одинаково хорош и дружелюбен как с массой, так и с начальством.
    Парторгу Семёнову он уверенно "отрубал":
    - Об чем речь, НикПалыч? Сделаем, конечно, не "сумлевайтесь"!
    А повернувшись к студентам, подмигивая, продолжал: -
    Не дрейфь, братва, он завтра уже забудет, что говорил сегодня.
    И сходило - забывал.
    Поэтому, когда поехали в колхоз уже на втором курсе, единогласно избрали Лукомолова возглавлять отряд. Вот тогда-то и призошла эта странная и неприятная история с комсомольским билетом. Был у них в группе такой парень - Голощёков Фёдор, откуда-то из глубинки. Этот-то Голощёков затеял с Алёшой дурацкий спор. О том якобы, что в его, Голощёковском комсомольском билете, есть особая отметка, которая свидетельствует о его Голощёковском "особом" статусе и что такой отметки в Лукомоловском комсомольском билете нет. Спор длился несколько дней, а потом Алёшин билет исчез. Никакие самые тщательные поиски не дали ничего. С испорченным настроением группа вернулась в город.
    Но на этом дело не кончилось. Поползли по факультету какие-то
    неясные слухи, начались какие-то разговоры о халатности, о потере бдительности, о необходимости персонального рассмотрения и прочее, и прочее. Для 1952 года это было не шуточно. Алёша весь почернел, куда-то его вызывали, о чём-то беседовали... И вдруг билет нашёлся, и всё внезапно закончилось, как и началось. Только когда его расспрашивали об этой истории, он ничего не говорил, а только грустно улыбался.
    Шло время, умер Сталин, и жизнь стала понемногу меняться. Подули новые ветры, в литературе появились новые имена и темы: "Оттепель" Эренбурга, "Белые одежды" Дудинцева. Заговорили о "физиках и лириках...", "об искренности...". Многие с энтузиазмом восприняли назревающие перемены. Но не все. Немало преподавателей и студентов предпочли оставаться на проверенной почве прошлого, старались не высовываться. Среди них оказался и Алексей.
    К концу пятого курса он сблизился с Борей Нуром - сыном известного профессора, и они начали совместную работу, которая должна была стать основой их кандидатских диссертаций. Завязался у него и тесный контакт с профессором Носковым - секретарём партбюро факультета. Прошло несколько лет, и Алексей представил свою диссертацию, в которую вошли все результаты их с Борей общего исследования. А Нур не представил ничего.
    По университету пошла гулять частушка: "...За рядом ряд, за рядом ряд уходим в кандидаты. Игрушек новых просит дочь, купить доху жена не прочь, и только Нур уходит прочь, куда же ты? Куда ты?"
    Легкий шум донёсся из коридора. Что-то стеклянное не то упало, не то разбилось. Раздался негодующий голос Танечки...Мысли Алексея Петровича, покинув прошлое, перешли к современности.
    "...Дураки они всё-таки, все эти, так называемые, "демократы" и "борцы за права". О каких правах идёт речь? О праве трепаться с трибуны? О праве читать истеричку Цветаеву и психа Мандельштама? О праве копировать западную жизнь, её вкусы и моды, западный разврат?
    Есть только одно право достойное уважения - это право сильного. Только за это право стоит и надо бороться. Только перед этим правом надо преклоняться. И преклоняются перед ним все люди и все народы. Неважно, где ты живёшь: на Западе или на Востоке…
    …Давно стало это понятно, пожалуй, ещё со второго курса, с этой истории с комсомольским билетом. Тогда вся эта шелупань, все эти дешёвые "активисты" пытались выслужиться, заработать политический капитал. Но не тут-то было. Не сразу, но всё-таки нашел он дорогу к сильным людям. К тем, кто были и остаются хозяевами жизни при любом режиме. Как сказал тогда Сергей Сергеевич - многолетний шеф и водила: "Будешь парень с нами честно сотрудничать, будем и мы стоять за твоей спиной и помогать тебе в жизни."
    И не подвёл, нет, не подвёл.
    Когда определялись кандидаты на поездку в Англию, немало было желающих. Тех, кто и язык знал получше и публикации на Западе имел. А кто поехал? Лукомолов поехал. Потому, что свой до предела и понимает разницу: кто есть кто. Как говорится: "У советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока". Вспомнился тот оксфордский профессор, что пригласил к себе домой. Принёс тогда Алексей Петрович бутылку "Особой Московской", а тот посмотрел, посмотрел и отставил. Потом полез в буфет, долго там копался и вытащил на две трети пустую бутылку вермута, говорит, мол, старинный, 1800 какого-то там года. Налил по рюмочке, понюхал и отпил глоток. А Алексей по-русски - пасть раскрыл и хлобыстнул. Старикан посмотрел на него, ничего не сказал, но наливать больше не стал. Ну и гость не растерялся, встал, подошёл к своей родной бутылке, налил и немедленно выпил. Сергей Сергеевич начисто ухохотался, когда Алексей рассказывал ему этот эпизод.
    ...Да-а-а, восьмидесятые... хорошее было времячко...Военные получали немерянное количество денег. Ну и его институт, соответственно, рос как на дрожжах. Начальник главка, бывало, говорит: "Алексей Петрович, скажи, не стесняйся, сколько тебе надо денег, какие ресурсы - всё получишь, только продукт давай."
     Ну и давали! Такие игрушки запузыривали, что самим становилось страшно!
    А когда удавалось сравнивать наши изделия с американскими или с израильскими аналогами, видели, что не отстаём от них. И это внушало гордость за Россию. Может, и победнее, по сравнению с ними, жили. И одевались скромнее и с едой не всегда хватало, но не это главное. А главное, чтоб у всего мира коленки подрагивали, когда разговаривают с нами. А если кто полезет сдуру - так вдарим, что все их "футы-нуты" тут же превратятся в пар. Узнают тогда, что такое мощь российской державы!
    Потом, уже в девяностые, напала эта ржа, начался этот ералаш. Сумели гады пролезть до самого верху и начали воду мутить. Ускорение, перестройка, гласность, демократия. А у народа спросили? Нужна ли нам перестройка и демократия? Порядок нам нужен, стабильность и уверенность в завтрашнем дне. И сильная Россия. Как это Столыпин говорил: "Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия". Не устарели эти слова, нет!
    И вспомнилась Алексей Петровичу единственная поездка в Штаты в 1995 году. Собрали их тогда в здании Совмина. Были там директора крупных военных заводов, главные инженеры, ну в общем, все те, кто создавал военную мощь страны. Собрали и сказали: "У нас денег нет вас кормить. Отберите наименее секретные изделия, езжайте в Америку и попытайтесь там их продать. Что продадите - всё ваше."
    До сих пор краска заливает лицо, когда вспомнишь, как ходили с протянутой рукой перед америкашками.
    Надо признать, что чувствовал себя Алексей Петрович в Америке очень неуютно и скованно. И пришла ему мысль разыскать Броньку Горелик - давнюю знакомую студенческих лет. Бронька с мужем уже давно свалили "за бугор" и жили в Балтиморе, но адрес и телефон удалось найти. Позвонил, представился. Думал забыли, будут нос задирать, что им наши заботы?! Но нет, обрадовались, заохали и уже на второй день приехали повидаться.
    Выглядят молодо, во всём спортивном, на шикарном форде. Посадили в машину и повезли Вашингтон показывать. Красивый город и чистый. Белки по деревьям лазают - значит, с экологией всё в порядке, не то что у нас. Потом привезли к себе домой. Большой дом, ничего не скажешь - семь комнат и обставлен хорошо. Так это он, бухгалтер сранный, живёт в семи комнатах, а я, директор института, - в трёх, с замужней дочкой. Потом повезли в магазин покупать подарки. Ну, я себе ничего не взял, а семье...что ж, не смог отказаться. А когда за стол посадили, совсем обидно стало.
    "Хороший, - похвалил, - у вас стол, праздничный". А они отвечают: "Почему так думаешь? Это обычная, нормальная еда". Ну врут, конечно, фасон держат.
    Да-а-а, незаметно годы пробежали...Жизнь прошла...Я думал уже, что так и помру в этом дерьме и не увижу больше никаких перемен. Ан нет! Оказалось еще рано нас хоронить собрались! Ушел этот алкоголик. И пришел на его место молодой правильный мужик. Наш человек. Из системы. И всё началось потихоньку поворачиваться на старый лад. Финансирование худо-бедно появилось, стали приподниматься с колен. Хоть и отстали мы прилично от америкашек, но не всё ещё потеряно - "есть ещё порох в пороховницах".
    Конечно, старик я уже, но важно дело сейчас передать в верные руки. В руки тех, кто из народа, из глубинки. И тогда посмотрим ещё, на чьей стороне сила окажется. Прийдёт ещё наше время...
    Вставало утро. Из коридора слышались голоса санитарок. Нянечки разносили термосы с утренним кофе и чаем. Наступал новый день.
    

Оглавление      Записная книжка